Он стал ждать ответа. Слуга вернулся и, отворив дверь направо, сказал:
   - Госпожа Форестье ждет вас.
   Она сидела в кресле за письменным столом, в небольшой комнате, стены которой были сплошь закрыты книгами, аккуратно расставленными на полках черного дерева. Корешки всех цветов - красные, желтые, зеленые, лиловые, голубые -скрашивали и оживляли однообразные шеренги томов.
   Улыбаясь своей обычной улыбкой, г-жа Форестье обернулась и протянула ему руку, которую он мог рассмотреть чуть не до плеча, - так широк был рукав ее белого, отделанного кружевами пеньюара.
   - Что так рано? - спросила она и добавила: - Это не упрек, это всего только вопрос.
   - Сударыня, - пробормотал он, - я не хотел идти, но ваш муж, которого я встретил внизу, заставил меня подняться наверх. Мне до того неловко, что я даже не решаюсь сказать, зачем я пришел.
   Госпожа Форестье показала рукой на стул:
   - Садитесь и рассказывайте.
   В руке у нее было гусиное перо, которое она ловко вертела двумя пальцами. Перед ней лежал большой, наполовину исписанный лист бумаги, свидетельствовавший о том, что Дюруа помешал ей работать.
   Видно было, что ей очень хорошо за этим рабочим столом, что она чувствует себя здесь так же свободно, как в гостиной, что она занята привычным делом. От ее пеньюара исходил легкий и свежий аромат только что законченного туалета. Дюруа пытался представить себе и как будто уже видел перед собой ее молодое, чистое, сытое и теплое тело, бережно прикрываемое мягкою тканью.
   - Ну так скажите же, в чем дело? - видя, что Дюруа не решается заговорить, спросила она.
   - Видите ли... - начал он в замешательстве. - Право, мне неудобно... Дело в том, что вчера я сидел до поздней ночи... и сегодня... с самого утра... все писал статью об Алжире, которую у меня просил господин Вальтер... Но у меня ничего не выходит... Я разорвал все черновики... Мне это дело незнакомо, и я попросил Форестье... на этот раз прийти мне на помощь...
   Довольная, веселая и польщенная, смеясь от души, она прервала его:
   - А он послал вас ко мне?.. Как это мило с его стороны...
   - Да, сударыня. Он сказал, что вы еще лучше сумеете выручить меня из беды... А я не хотел, не решался. Вы меня понимаете?
   Она встала.
   - Такое сотрудничество обещает быть очень приятным. Я в восторге от вашей идеи. Вот что: садитесь-ка на мое место, а то в редакции знают мой почерк. Сейчас мы с вами сочиним статью, да еще какую! Успех обеспечен.
   Он сел, взял перо, положил перед собой лист бумаги и приготовился писать.
   Госпожа Форестье стоя следила за всеми его движениями, потом достала с камина папиросу и закурила.
   - Не могу работать без папиросы, - сказала она. - Итак, о чем же вы намерены рассказать?
   Дюруа вскинул на нее удивленные глаза.
   - Этого-то я и не знаю, потому-то я и пришел к вам.
   - Ну хорошо, я вам помогу. Соус я берусь приготовить, но мне необходимо самое блюдо.
   Дюруа растерялся.
   - Я хотел бы описать свое путешествие с самого начала...-робко проговорил он.
   Она села против него, по ту сторону большого стола, и, глядя ему в глаза, сказала:
   - В таком случае опишите его сперва мне, мне одной, - понимаете? - не торопясь, ничего не пропуская, а уж я сама выберу то, что нужно.
   Дюруа не знал, с чего начать, -тогда она стала расспрашивать его, как священник на исповеди; она задавала точно сформулированные вопросы, и в памяти его всплывали забытые подробности, встречи, лица, которые он видел мельком.
   Так проговорил он около четверти часа, потом она неожиданно перебила его:
   - А теперь начнем. Представим себе, что вы делитесь впечатлениями с вашим другом: это даст вам возможность болтать всякий вздор, попутно делать разного рода замечания, быть естественным и забавным, насколько нам это удастся. Пишите:
   "Дорогой Анри, ты хочешь знать, что такое Алжир? Изволь, ты это узнаешь. От нечего делать я решил посылать тебе из убогой мазанки, в которой я обретаюсь, нечто вроде дневника, где буду описывать свою жизнь день за днем, час за часом. Порой он покажется тебе грубоватым, - что ж, ведь ты не обязан показывать его знакомым дамам..."
   Она остановилась, чтобы зажечь потухшую папиросу, и тихий скрип гусиного пера тотчас же прекратился.
   - Давайте дальше, - сказала она.
   "Алжир - это обширное французское владение, расположенное на границе огромных неисследованных стран, именуемых пустыней Сахарой, Центральной Африкой и так далее.
   Алжир - это ворота, прекрасные белые ворота необыкновенного материка.
   Но сперва надо до них добраться, а это не всякому способно доставить удовольствие. Наездник я, как тебе известно, превосходный, я объезжаю лошадей для самого полковника. Однако можно быть хорошим кавалеристом и плохим моряком. Это я проверил на опыте.
   Помнишь ли ты полкового врача Сембрета, которого мы прозвали доктором Блево? Когда нам до смерти хотелось отдохнуть сутки в госпитале, в этой земле обетованной, мы отправлялись к нему на прием.
   Как сейчас, вижу его красные штаны, его жирные ляжки; вот он сидит на стуле, расставив ноги, упираясь кулаками в колени, - руки дугой, локти на отлете, - вращает круглыми рачьими глазами и покусывает седые усы.
   Помнишь его предписания:
   - У этого солдата расстройство желудка. Дать ему рвотного номер три по моему рецепту, затем двенадцать часов полного покоя, и он выздоровеет.
   Рвотное это представляло собой сильно действующее, магическое средство. Мы все же принимали его, - другого выхода не было. Зато потом, отведав снадобья доктора Блево, мы наслаждались вполне заслуженным двенадцатичасовым отдыхом.
   Так вот, милый мой, чтобы попасть в Африку, приходится в течение сорока часов испытывать на себе действие другого, столь же могущественного рвотного, составленного по рецепту Трансатлантической пароходной компании".
   Госпожа Форестье потирала руки от удовольствия.
   Она встала, закурила вторую папиросу, а затем снова начала диктовать, расхаживая по комнате и выпуская сквозь маленькое круглое отверстие между сжатыми губами струйки дыма, которые сперва поднимались столбиками, но постепенно расползались, расплывались, кое-где оставляя прозрачные хлопья тумана, тонкие серые нити, похожие на паутину. Время от времени она стирала ладонью эти легкие, но упорные штрихи или рассекала их указательным пальцем и задумчиво смотрела, как исчезает в воздухе перерезанное надвое медлительное волокно еле заметного пара.
   Дюруа между тем следил за всеми ее жестами, позами, - он не отрывал глаз от ее лица и тела, вовлеченных в эту пустую игру, которая, однако, не поглощала ее мыслей.
   Теперь она придумывала дорожные приключения, набрасывала портреты вымышленных спутников и намечала интрижку с женою пехотного капитана, ехавшей к своему мужу.
   Потом села и начала расспрашивать Дюруа о топографии Алжира, о которой не имела ни малейшего представления. Через десять минут она знала ее не хуже Дюруа и могла продиктовать ему целую главку, содержавшую в себе политэкономический очерк Алжира и облегчавшую читателям понимание тех сложных вопросов, которые должны были быть затронуты в следующих номерах.
   Очерк сменился походом в провинцию Оран, - походом. разумеется, воображаемым: тут речь шла преимущественно о женщинах-мавританках, еврейках, испанках.
   - Читателей только это и интересует, - пояснила г-жа Форестье.
   Закончила она стоянкой в Сайде, у подножья высоких плоскогорий, и поэтичным, но недолгим романом унтер-офицера Жоржа Дюруа с одной испанкой, работницей аинэльхаджарской фабрики, где обрабатывалась альфа. Она описывала их ночные свидания среди голых скалистых гор, оглашаемых лаем собак, рычаньем гиен и воем шакалов.
   - Продолжение завтра! - весело сказала г-жа Форестье и, поднимаясь со стула, добавила: - Вот как пишутся статьи, милостивый государь. Соблаговолите поставить свою подпись.
   Дюруа колебался.
   - Да подпишитесь же!
   Он засмеялся и написал внизу страницы: "Жорж Дюруа".
   Она опять начала ходить с папиросой по комнате, а он, полный благодарности, все смотрел на нее и, не находя слов, чтобы выразить ей свою признательность, радуясь тому, что она тут, подле него, испытывал чувственное наслаждение, -наслаждение, которое доставляла ему растущая близость их отношений. Ему казалось, что все окружающее составляет часть ее самой, все, даже закрытые книгами стены. В убранстве комнаты, в запахе табака, носившемся в воздухе, было что-то неповторимое, приятное, милое, очаровательное, именно то, чем веяло от нее.
   - Какого вы мнения о моей подруге, госпоже де Марель? - неожиданно спросила она.
   Дюруа был озадачен этим вопросом. - Как вам сказать... я нахожу, что она... обворожительна.
   - Да?
   - Ну конечно.
   Он хотел добавить: "А вы еще обворожительнее", - но постеснялся.
   - Если б вы знали, какая она забавная, оригинальная, умная! - продолжала г-жа Форестье. - Богема, да, да, настоящая богема. За это ее и не любит муж. Он видит в ней одни недостатки и не ценит достоинств.
   Дюруа показалось странным, что г-жа де Марель замужем. В этом не было, однако, ничего удивительного.
   - Так, значит... она замужем? - спросил он. - А что представляет собой ее муж?
   Госпожа Форестье слегка повела плечами и бровями, - в этом ее выразительном двойном движении скрывался какой-то неуловимый намек:
   - Он ревизор Северной железной дороги. Каждый месяц приезжает на неделю в Париж. Его жена называет это своей повинностью, барщиной, страстной неделей. Когда вы познакомитесь с ней поближе, вы увидите, какая это остроумная и милая женщина. Навестите ее как-нибудь на днях.
   Дюруа забыл, что ему пора уходить, - ему казалось, что он останется здесь навсегда, что он у себя дома.
   Но вдруг бесшумно отворилась дверь, и какой-то высокий господин вошел без доклада.
   Увидев незнакомого мужчину, он остановился. Г-жа Форестье на мгновение как будто смутилась, а затем, хотя легкая краска все еще приливала у нее от шеи к лицу, обычным своим голосом проговорила:
   - Входите же, дорогой друг, входите! Позвольте вам представить старого товарища Шарля, господина Дюруа, будущего журналиста. -И уже другим тоном: - Лучший и самый близкий наш друг-граф де Водрек.
   Мужчины раскланялись, посмотрели друг на друга в упор, и Дюруа сейчас же начал прощаться.
   Его не удерживали. Бормоча слова благодарности, он пожал г-же Форестье руку, еще раз поклонился гостю, хранившему равнодушный и чопорный вид светского человека, и вышел сконфуженный, точно сделал какой-то досадный промах.
   На улице ему почему-то стало грустно, тоскливо, не по себе. Он шел наугад, стараясь постичь, откуда взялась эта внезапная смутная тоска. Он не находил ей объяснения, но в памяти его все время вставало строгое лицо графа де Водрека, уже немолодого, седоволосого, с надменным и спокойным взглядом очень богатого. знающего себе цену господина.
   Наконец он понял, что именно появление этого незнакомца, нарушившего милую беседу с г-жой Форестье, с которой он уже чувствовал себя так просто, и породило в нем то ощущение холода и безнадежности, какое порой вызывает в нас чужое горе, кем-нибудь невзначай оброненное слово, любой пустяк.
   И еще показалось ему, что этот человек тоже почему-то был неприятно удивлен, встретив его у г-жи Форестье.
   До трех часов ему нечего было делать, а еще не пробило двенадцати. В кармане у него оставалось шесть с половиной франков, и он отправился завтракать к Дювалю. Затем побродил по бульварам и ровно в три часа поднялся по парадной лестнице в редакцию "Французской жизни".
   Рассыльные, скрестив руки, в ожидании поручений сидели на скамейке, а за конторкой, похожей на кафедру, разбирал только что полученную почту швейцар. Эта безупречная мизансцена должна была производить впечатление на посетителей. Служащие держали себя с достоинством, с шиком, как подобает держать себя в прихожей влиятельной газеты, каждый из них поражал входящего величественностью своей осанки и позы.
   - Можно видеть господина Вальтера? - спросил Дюруа.
   - У господина издателя совещание, - ответил швейцар. - Будьте любезны подождать.
   И указал на переполненную приемную.
   Тут были важные, сановитые господа, увешанные орденами, и бедно одетые люди в застегнутых доверху сюртуках, тщательно закрывавших сорочку и усеянных пятнами, которые своими очертаниями напоминали материки и моря на географических картах. Среди ожидающих находились три дамы. Одна из них, хорошенькая, улыбающаяся, нарядная, имела вид кокотки. В ее соседке, женщине с морщинистым трагическим лицом, одетой скромно, хотя и столь же нарядно, было что-то от бывшей актрисы, что-то искусственное, изжитое, пахнувшее прогорклой любовью, поддельной, линялою молодостью.
   Третья женщина, носившая траур, в позе неутешной вдовы сидела в углу. Дюруа решил, что она явилась просить пособия.
   Прием все еще не начинался, хотя прошло больше двадцати минут.
   Дюруа вдруг осенило, и он опять подошел к швейцару.
   - Господин Вальтер назначил мне прийти в три часа, - сказал он. - Посмотрите на всякий случай, нет ли тут моего друга Форестье.
   Его сейчас же провели по длинному коридору в большой зал, где четыре господина что-то писали, расположившись за широким зеленым столом.
   Форестье, стоя у камина, курил папиросу и играл в бильбоке. Играл он отлично и каждый раз насаживал громадный шар из желтого букса на маленький деревянный гвоздик.
   - Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, - считал он.
   - Двадцать шесть, - сказал Дюруа.
   Форестье, не прерывая размеренных взмахов руки, взглянул на него.
   - А, это ты? Вчера я выбил пятьдесят семь подряд. После Сен -Потена я здесь самый сильный игрок. Ты видел патрона? Нет ничего уморительнее этой старой крысы Норбера, когда он играет в бильбоке. Он так разевает рот, словно хочет проглотить шар.
   Один из сотрудников обратился к нему:
   - Слушай, Форестье, я знаю, где продается великолепное бильбоке черного дерева. Говорят, оно принадлежало испанской королеве. Просят шестьдесят франков. Это недорого.
   - Где это? - спросил Форестье.
   Промахнувшись на тридцать седьмом ударе, он открыл шкаф, и в этом шкафу Дюруа увидел штук двадцать изумительных бильбоке, перенумерованных, расставленных в строгом порядке, словно диковинные безделушки в какой-нибудь коллекции. Форестье поставил свое бильбоке на место и еще раз спросил:
   - Где же обретается эта драгоценность?
   - У барышника, который продает билеты в Водевиль, -ответил журналист. - Могу тебе завтра принести, если хочешь.
   - Принеси. Если xopошеe - я возьму; лишнее бильбоке никогда не помешает.
   Затем он обратился к Дюруа:
   - Пойдем со мной, я проведу тебя к патрону, а то проторчишь тут до семи вечера.
   В приемной все сидели на прежних местах. Увидев Форестье, молодая женщина и старая актриса поспешно встали и подошли к нему.
   Форестье по очереди отводил их к окну, и хотя все трое старались говорить тихо, Дюруа заметил, что он и той и другой говорил "ты".
   Наконец Форестье и Дюруа вошли в кабинет издателя, куда вела двойная обитая дверь.
   Под видом совещания Вальтер и кое-кто из тех господ в цилиндрах с плоскими полями, которых Дюруа видел накануне, уже целый час играли в экарте.
   Напряженное внимание, с каким издатель рассматривал свои карты, и вкрадчивость его движений составляли контраст с той ловкостью, гибкостью, грацией опытного игрока, с какою бил, сдавал, манипулировал легкими цветными листиками картона его партнер. Норбер де Варен писал статью, сидя в кресле, в котором обычно сидел издатель, а Жак Риваль растянулся во весь рост на диване и, зажмурив глаза, курил сигару.
   Спертый воздух кабинета был пропитан запахом кожаных кресел, въедливым запахом табачного дыма и типографской краски, - специфическим запахом редакции, хорошо знакомым каждому журналисту.
   На столе черного дерева с медными инкрустациями высилась чудовищная груда писем, визитных карточек, счетов, журналов, газет и всевозможных печатных изданий.
   Форестье молча пожал руку зрителям, которые, стоя за стульями партнеров, держали между собою пари, и принялся следить за игрой. Как только Вальтер выиграл партию, он обратился к нему:
   - Вот мой друг Дюруа.
   - Принесли статью? - бросив на молодого человека быстрый взгляд поверх очков, спросил издатель. - Это было бы весьма кстати именно сегодня, пока еще идут прения по запросу Мореля.
   Дюруа вынул из кармана вчетверо сложенные листки.
   - Вот, пожалуйста.
   Лицо патрона выразило удовольствие.
   - Отлично, отлично, - улыбаясь, сказал он. - Вы держите слово. Надо мне это просматривать, Форестье?
   - Не стоит, господин Вальтер, - поспешил ответить Форестье. - Мы с ним писали вместе, - надо было показать ему, как это делается. Получилась очень хорошая статья.
   - Ну и прекрасно, - равнодушно заметил издатель, разбирая карты, которые сдавал высокий худой господин, депутат левого центра.
   Однако Форестье не дал Вальтеру начать новую партию.
   - Вы обещали мне взять Дюруа на место Марамбо, -нагнувшись к самому его уху, шепнул он. -Разрешите принять его на тех же условиях?
   - Да, конечно.
   Игра возобновилась, и журналист, взяв своего приятеля под руку, повел его к выходу.
   Норбер де Варен не поднял головы: по-видимому, он не заметил или не узнал Дюруа. Жак Риваль, напротив, нарочито крепко пожал ему руку, с подчеркнутой благожелательностью прекрасного товарища, на которого можно положиться во всех случаях жизни.
   Когда Форестье и Дюруа снова появились в приемной, посетители впились в них глазами, и журналист, громко, чтобы его слышали все, сказал, обращаясь к самой молодой из женщин:
   - Издатель примет вас очень скоро. У него совещание с двумя членами бюджетной комиссии.
   И сейчас же проследовал дальше с таким независимым и озабоченным видом, как будто его ожидали дела государственной важности.
   Вернувшись в редакционный зал, Форестье тотчас же взялся за бильбоке и, прерывая свою речь счетом ударов, заговорил:
   - Так вот. Ты будешь приходить сюда ежедневно к трем часам, я буду посылать тебя за информацией, и ты будешь ее добывать- иногда днем, иногда вечером, иногда утром. Раз! Прежде всего я дам тебе рекомендательное письмо к начальнику первого отдела полицейской префектуры, -два! -а он направит тебя к одному из своих подчиненных. С ним ты условишься о получении всех важных сведений, -три! -сведений официального и, само собой разумеется, полуофициального характера. Подробности можешь узнать у Сен -Потена, он в курсе дела, - четыре! - дождись его или поговори с ним завтра. Главное, научись вытягивать из людей, к которым я буду тебя посылать, все, что возможно, - пять! - и пролезать всюду, даже через закрытые двери, - шесть! За это ты будешь получать двести франков в месяц жалованья и по два су за строчку интересной хроники, которую ты сумеешь доставить, -семь! Кроме того, по заказу редакции ты будешь писать разные статейки - тоже по два су за строчку, - восемь!
   Затем он весь ушел в свою игру и медленно продолжал считать:
   - Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать...
   На четырнадцатом журналист промахнулся.
   - Опять тринадцать, черт бы его побрал! - проворчал он. - Проклятое число! Вечно оно приносит мне несчастье. И умру-то я, наверно, тринадцатого.
   Один из сотрудников, кончив работу, вынул из шкафа свое бильбоке; ему было тридцать пять лет, но крошечный рост делал его похожим на ребенка. Потом вошли еще журналисты, и каждый из них взял по игрушке. Вскоре играло уже шестеро: они стояли рядом, спиной к стене, и одинаковым мерным движением подбрасывали шары, красные, желтые или черные - в зависимости от породы дерева. Как только игра перешла в состязание, два сотрудника, прервав работу, предложили свои услуги в качестве судей.
   Форестье выбил на одиннадцать очков больше других. Человечек, похожий на ребенка, проиграл; он позвонил рассыльному и, когда тот явился, сказал ему:
   - Девять кружек пива.
   В ожидании прохладительного все опять принялись за игру.
   Дюруа, выпив со своими новыми сослуживцами пива, спросил Форестье:
   - Что я должен делать?
   - Сегодня ты свободен, - ответил тот. - Если хочешь, можешь идти.
   - А наша... наша статья... пойдет сегодня вечером?
   - Да, корректуру я выправлю сам, не беспокойся. Приготовь к завтрашнему дню продолжение и приходи в три часа, как сегодня.
   Дюруа попрощался со всеми этими людьми за руку, хотя и не знал даже, как их зовут, а затем, ликующий и счастливый, спустился вниз по роскошной лестнице.
   
   IV
   Жорж Дюруа плохо спал: ему не терпелось увидеть свою статью напечатанной. С рассветом он был уже на ногах и вышел из дому задолго до того, как газетчики начинают бегать от киоска к киоску.
   Он направился к вокзалу Сен -Лазар, так как знал наверняка, что "Французская жизнь" появляется там раньше, чем в его квартале. Но было еще очень рано, и, дойдя до вокзала, он стал расхаживать по тротуару.
   Он видел, как пришла продавщица и открыла свою застеленную будку, затем появился человек с кипой сложенных вдвое газетных листов на голове. Дюруа бросился к нему, но это были "Фигаро", "Жиль Блаз", "Голуа", "Новости дня" и еще две-три газеты. "Французской жизни" у него не оказалось.
   Дюруа забеспокоился. Что, если "Воспоминания африканского стрелка" отложены на завтра? А вдруг в последнюю минуту статью не пропустил старик Вальтер?
   Возвращаясь обратно, Дюруа увидел, что газету уже продают, а он и не заметил, как ее принесли. Он подскочил к киоску, бросил три су и, развернув газету, просмотрел заголовки на первой странице. Ничего похожего! У него сильно забилось сердце. Он перевернул страницу и, глубоко взволнованный, прочел под одним из столбцов жирным шрифтом напечатанную подпись: "Жорж Дюруа". Поместили! Какое счастье!
   Он шел, ни о чем не думая, в шляпе набекрень, с газетой в руке, и его подмывало остановить первого встречного только для того, чтобы сказать ему: "Купите эту газету, купите эту газету! Здесь есть моя статья". Он готов был кричать во все горло, как кричат по вечерам на бульварах: "Читайте "Французскую жизнь", читайте статью Жоржа Дюруа "Воспоминания африканского стрелка". Ему вдруг захотелось самому прочитать свою статью, прочитать в общественном месте, в кафе, у всех на виду. И он стал искать такой ресторан, где были бы уже посетители. Ему пришлось долго бродить по городу. Наконец он нашел что-то вроде винного погребка, где было довольно много народу, сел за столик и потребовал рому, - он мог бы потребовать и абсенту, так как утратил всякое представление о времени.
   - Гарсон, дайте мне "Французскую жизнь"! - крикнул он.
   Подбежал гарсон в белом переднике:
   - У нас нет такой газеты, сударь, мы получаем "Призыв", "Век", "Светоч" и "Парижский листок".
   Дюруа был возмущен.
   - Ну и заведеньице же у вас! - сказал он со злостью. - В таком случае подите купите мне "Французскую жизнь".
   Гарсон сбегал за газетой. Чтобы привлечь внимание соседей и внушить им желание узнать, что в ней есть интересного, Дюруа, читая свою статью, время от времени восклицал:
   - Отлично! Отлично!
   Уходя, он оставил газету на столике. Хозяин, заметив это, окликнул его:
   - Сударь, сударь, вы забыли газету!
   - Пусть она останется у вас, я ее уже прочитал, - ответил Дюруа. -Между прочим, там есть одна очень любопытная статья.
   Он не сказал, какая именно, но, уходя, заметил, что один из посетителей взял с его столика "Французскую жизнь".
   "Чем бы мне теперь заняться?" - подумал Дюруа и решил пойти в свою канцелярию получить жалованье за месяц и заявить об уходе. Он затрепетал от восторга, представив себе, как вытянутся лица у начальника и сослуживцев. Особенно радовала его мысль ошарашить начальника.
   Он шел медленно; касса открывалась в десять, раньше половины десятого не имело смысла являться.
   Канцелярия занимала большую темную комнату, - зимой здесь целый день горел газ. Окна ее выходили на узкий двор и упирались в окна других канцелярий. В одной этой комнате помещалось восемь служащих, а в углу, за ширмой, сидел помощник начальника.
   Дюруа сперва получил свои сто восемнадцать франков двадцать пять сантимов, вложенные в желтый конверт, хранившийся в ящике у кассира, а затем с победоносным видом вошел в просторную канцелярию, в которой провел столько дней.
   Помощник начальника, господин Потель, крикнул ему из-за ширмы:
   - А, это вы, господин Дюруа? Начальник уже несколько раз о вас справлялся. Вы знаете, что он не разрешает болеть два дня подряд без удостоверения от врача.
   Дюруа для пущего эффекта остановился посреди комнаты.
   - Мне, собственно, на это наплевать -заявил он во всеуслышание.
   Чиновники обмерли; из-за ширмы выглянула испуганная физиономия господина Потеля. В этой своей коробке он спасался от сквозняков; он страдал ревматизмом. А чтобы следить за подчиненными, он проделал в бумаге две дырочки.
   Было слышно, как пролетит муха.
   - Что вы сказали? - нерешительно спросил наконец помощник начальника.
   - Я сказал, что мне, собственно, наплевать. Я пришел только для того, чтобы заявить об уходе. Я поступил сотрудником в редакцию "Французской жизни" на пятьсот франков в месяц, не считая построчных. В сегодняшнем номере уже напечатана моя статья.
   Он хотел продлить удовольствие, но не удержался и выпалил все сразу.
   Эффект, впрочем, был полный. Все окаменели.
   - Я сейчас скажу об этом господину Пертюи, - добавил Дюруа, - а потом зайду попрощаться с вами.
   Не успел он войти к начальнику, как тот обрушился на него с криком:
   - А, изволили явиться? Вам известно, что я терпеть не могу...
   - Нечего горло-то драть, - прервал своего начальника подчиненный.
   Господин Пертюи, толстый, красный, как петуший гребень, поперхнулся от изумления.
   - Мне осточертела ваша лавочка, - продолжал Дюруа. - Сегодня я впервые выступил на поприще журналистики, мне дали прекрасное место. Честь имею кланяться.
   С этими словами он удалился. Он отомстил.
   Он вернулся в канцелярию, как обещал, и пожал руку бывшим своим сослуживцам, но они, боясь скомпрометировать себя, не сказали с ним и двух слов, - через отворенную дверь им слышен был его разговор с начальником.
   С жалованьем в кармане Дюруа вышел на улицу. Плотно и вкусно позавтракав в уже знакомом ему хорошем и недорогом ресторане, купив еще один номер "Французской жизни" и оставив его на столике, он обошел несколько магазинов и накупил всякой всячины; безделушки эти были ему совсем ненужны, но он испытывал особое удовольствие, приказывая доставить их к себе на квартиру и называя свое имя: "Жорж Дюруа". При этом он добавлял: "Сотрудник "Французской жизни".
   Однако, указав улицу и номер дома, он не забывал предупредить:
   - Покупки оставьте у швейцара.
   Время у него еще оставалось, и, зайдя в моментальную литографию, где в присутствии клиента изготовлялись визитные карточки, он заказал себе сотню, велев обозначить под фамилией свое новое звание.
   Затем отправился в редакцию.
   Форестье встретил его высокомерно, как встречают подчиненных.
   - А, ты уже пришел? Отлично. У меня как раз есть для тебя несколько поручений. Подожди минут десять. Мне надо кончить свои дела.
   И он стал дописывать письмо.
   На другом конце большого стола сидел маленький человечек, бледный, рыхлый, одутловатый, с совершенно лысым, белым, лоснящимся черепом, и что-то писал, по причине крайней близорукости уткнув нос в бумагу.
   - Скажи, Сен - Потен, - спросил его Форестье, - в котором часу ты пойдешь брать интервью?
   - В четыре.
   - Возьми с собой Дюруа, вот этого молодого человека, что стоит перед тобой, и открой ему тайну своего ремесла.
   - Будет сделано.
   - Принес продолжение статьи об Алжире? -обратился к своему приятелю Форестье. - Начало имело большой успех.
   - Нет, - сконфуженно пробормотал Дюруа, - я думал засесть за нее после завтрака... но у меня было столько дел, что я никак не мог...
   Форестье недовольно пожал плечами.
   - Неаккуратностью ты можешь испортить себе карьеру. Старик Вальтер рассчитывал на твой материал. Я ему скажу, что он будет готов завтра. Если ты воображаешь, что можно ничего не делать и получать деньги, то ты ошибаешься.
   Помолчав, он прибавил:
   - Надо ковать железо, пока горячо, черт возьми!
   Сен -Потен встал.
   - Я готов, - сказал он.
   Форестье, прежде чем дать распоряжения, откинулся на спинку кресла и принял почти торжественную позу.
   - Так вот, - начал он, устремив взгляд на Дюруа. - Два дня тому назад к нам в Париж прибыли китайский генерал Ли Чэн -фу и раджа Тапосахиб Рамадерао Пали, -генерал остановился в "Континентале", раджа - в отеле "Бристоль". Вам следует взять у них интервью.
   Тут он повернулся лицом к Сен -Потену:
   - Не забудь главных пунктов, на которые я тебе указывал. Спроси у генерала и у раджи, что они думают о происках Англии на Дальнем Востоке, о ее методах колонизации, об установленном ею образе правления, и питают ли они надежду на вмешательство Европы и, в частности, Франции.
   - Наших читателей крайне интересует отношение Индии и Китая к тем вопросам, которые так волнуют в настоящее время общественное мнение, - после некоторого молчания проговорил он, не обращаясь ни к кому в отдельности. - И, снова уставившись на Дюруа, добавил: - Понаблюдай за тем, как будет действовать Сен -Потен, - это великолепный репортер, он тебе в пять минут выпотрошит кого угодно.
   Затем он опять с важным видом взялся за перо, - он явно хотел поставить своего бывшего однополчанина и нынешнего сослуживца в известные рамки, указать ему надлежащее место.
   Как только они вышли за порог, Сен -Потен со смехом сказал Дюруа:
   - Вот кривляка! Ломается даже перед нами. Можно подумать, что он принимает нас за своих читателей.
   Они пошли по бульвару.
   - Выпьем чего-нибудь? - предложил репортер.
   - С удовольствием. Такая жара!
   Они зашли в кафе и спросили прохладительного. И тут Сен -Потен разговорился. Толкуя о редакционных делах и обо всем на свете, он выказывал поразительную осведомленность:
   - Патрон? Типичный еврей! А еврея, знаете, не переделаешь. Уж и народ!
   Сен -Потен привел несколько ярких примеров скупости Вальтера, столь характерной для сынов Израиля, грошовой экономии, мелкого торгашества, унизительного выклянчивания скидок, описал все его ростовщические ухватки.
   - И при всем том славный малый, который ни во что не верит и всех водит за нос. Его газета, официозная, католическая, либеральная, республиканская, орлеанистская, этот слоеный пирог, эта мелочная лавчонка нужна ему только как вспомогательное средство для биржевых операций и всякого рода иных предприятий. По этой части он не промах: зарабатывает миллионы на акционерных обществах, у которых ни гроша за душой...
   Сен -Потен болтал без умолку, величая Дюруа "дорогим другом".
   - Между прочим, у этого сквалыги подчас срываются с языка чисто бальзаковские словечки. На днях был такой случай: я, старая песочница Норбер и новоявленный Дон Кихот -Риваль сидим, понимаете ли, у него в кабинете, и вдруг входит наш управляющий Монтлен с известным всему Парижу сафьяновым портфелем под мышкой. Вальтер воззрился на него и спрашивает: "Что нового?" Монтлен простодушно отвечает: "Я только что уплатил долг за бумагу -шестнадцать тысяч франков". Патрон подскочил на месте от ужаса. "Что вы сказали?" - "Я уплатил господину Прива". - "Вы с ума сошли!" - "Почему?" - "Почему... почему... почему..." Вальтер снял очки, протер стекла, улыбнулся той плутоватой улыбкой, которая раздвигает его толстые щеки, когда он собирается сказать что-нибудь ядовитое или остроумное, и насмешливым, не допускающим возражений тоном сказал: "Почему? Потому что на этом деле мы могли получить скидку в четыре, а то и в пять тысяч франков". Монтлен удивился: "Да как же, господин Вальтер, ведь счета были в порядке, я их проверял, а вы принимали..." Тут патрон, на этот раз уже серьезно, заметил: "Нельзя быть таким простаком. Запомните, господин Монтлен, что сперва надо накапливать долги, а потом заключать полюбовные сделки". - Вскинув голову, Сен -Потен с видом знатока добавил: - -Ну что? Разве это не Бальзак?
   Дюруа хотя и не читал Бальзака, тем не менее уверенно подтвердил:
   - Да, черт возьми!
   Госпожу Вальтер репортер назвал жирной индюшкой, Норбера де Варена - старым неудачником, Риваля - бледной копией Фервака. Затем снова заговорил о Форестье.
   - Этому просто повезло с женитьбой - только и всего.
   - А что, в сущности, представляет собой его жена?
   - О, это бестия, тонкая штучка! - потирая руки, ответил Сен -Потен. - Любовница мышиного жеребчика Водрека, графа де Водрека, - это он дал ей приданое и выдал замуж...
   Дюруа вдруг ощутил озноб, какую-то нервную дрожь, ему хотелось выругать этого болтуна, закатить ему пощечину. Но он лишь остановил его вопросом:
   - Сен -Потен - это ваша настоящая фамилия?
   - Нет, меня зовут Тома, - с наивным видом ответил тот. - Сен -Потеном * меня окрестили в редакции.
   
    *Сен -Потен -буквально: "святой сплетник" {франц.).
   
   - Сейчас, наверно, уже много времени, - заплатив за напитки, сказал Дюруа, - а ведь нам еще предстоит посетить двух важных особ.
   Сен -Потен расхохотался.
   - Сразу видно, что вы человек неискушенный! Значит, вы полагаете, что я в самом деле пойду спрашивать у индуса и китайца, что они думают об Англии? Да я лучше их знаю, что они должны думать, чтобы угодить читателям "Французской жизни". Я проинтервьюировал на своем веку пятьсот таких китайцев, персов, индусов, чилийцев, японцев. По-моему, все они говорят одно и то же. Следовательно, я должен взять свою статью о последнем из наших гостей и переписать ее слово в слово. Придется только изменить заголовок, имя, титул, возраст, состав свиты. Вот тут надо держать ухо востро, не то "Фигаро" и "Голуа" живо уличат во вранье. Но у швейцаров "Бристоля" и "Континенталя" я в пять минут получу об этом самые точные сведения. Мы пройдем туда пешком и дорогой выкурим по сигаре. А с редакции стребуем пять франков разъездных. Вот, дорогой мой, как поступают люди практичные.
...

---